Забавно... Надо бы сходить-таки в школу.



Ибо у меня такое ощущение, что судьба (или просто здравый смысл Наставников?) тычут меня башкой в один и тот же столб. Не сговариваясь друг с другом. Говорят о том, что у меня ещё есть шансы, что исключённые ученики - это минусы для статистики, что накрайняк ещё есть осенняя пересдача экзаменов...



Так что завтра иду... это не значит, что я её закончу. Это значит, что меня там хотят появиться.

---

Даже так...?

Ты никогда не сможешь узнать его в толпе. Он и есть толпа. Когда ему этого надо, он смотрит на тебя сотней глаз, его руки тянуться к тебе со всех сторон. Убежать, спрятаться, но куда, если он - повсюду? Будь предельно осторожен, ибо ты - именно такой человек, который может его заинтересовать. Попытаюсь объяснить почему. Есть люди, которые ощущают окружающий мир несколько тоньше, и глубже, чем другие. Это не хорошо и не плохо – это данность. Назовите их впечатлительными – и ошибетесь. Скорее – чуткими. Реальность, как известно, состоит из нескольких слоев. Люди обитают на одном из них, они хорошо адаптированы к нему. Однако, благодаря своей «тонкой настройке» ты иногда видишь и чувствуешь то, что человеку в общем знать не положено. И это - один из путей творчества. Вот только границы расширяются в обе стороны. Ты можешь почувствовать сверхъестественную красоту, гармонию сфер…но и темный ужас, таящийся в глубине затронет тебя больше, чем любого другого. Есть такой смешной старый эксперимент: человека просят пройти по широкой доске, лежащей на земле – и он с легкостью это делает. Но стоит гипнотически внушить человеку, что эта доска подвешена над пропастью, как движения его станут менее уверенными, шаткими…шанс оступится возрастет в тысячу раз. На самом деле – все наоборот. Люди прогуливаются над Бездной, но поскольку они ее не видят то им нечего опасаться. Ты – можешь увидеть. Демон этого и добивается. Видишь ли, именно в ситуации непрекращающегося падения во мрак твой дух засияет ярко и неистово, тем ярче, чем глубже будет тьма вокруг. И в этот момент демон протянет свою лапу и сожмет драгоценность в ладони. Не слишком-то приятная перспектива, не так ли? Но выход есть, и ты можешь его найти. Надеюсь, впрочем, что он еще не начал на тебя охоту, и ты будешь достаточно осторожен, что бы не попасть в его поле зрения.



http://aeterna.ru/test.php?link=tests:10143

---

...и ещё бессонная ночь с распахнутым окном...и опять не сходила погулять...я боюсь темноты и гулять по ночам в одиночку...

---

Говард Лавкрафт.

Музыка Эриха Занна

Я с величайшим усердием просмотрел карты города, но так и не нашел на них Rue d'Auseil. Конечно, названия меняются, поэтому я пользовался не только новейшими картами. Напротив, я досконально изучил старые справочники и лично обследовал многие уголки города, улицы которых напоминали ту, что я знал под названием Rue d'Auseil. Но, несмотря на все старания, я, к стыду своему, не могу найти дом, улицу и даже часть города, где в последние месяцы моей убогой жизни студента-метафизика местного университета я слушал музыку Эриха Занна.

Я не удивляюсь своей короткой памяти, ибо моё здоровье, физическое и душевное, было сильно подорвано в ту пору, когда я жил на Rue d'Auseil, я даже припоминаю, что не завел там ни одного из моих немногочисленных знакомств. Но то, что я не могу отыскать это место, удивительно и загадочно: ведь я жил в получасе ходьбы от университета на улице столь примечательной, что вряд ли позабыл бы её приметы. Но мне ещё не повстречался ни один человек, видевший Rue d'Auseil.

Эта улица находилась по другую сторону темной реки, окруженной кирпичными товарными складами со слепыми тусклыми окнами, с громоздким мостом из темного камня. Здесь всегда было туманно, словно дым соседних фабрик постоянно скрывал солнце. От реки исходили дурные запахи, каких я не припомню в других местах города. Они могли бы помочь мне в моих поисках, я тотчас уловил бы это характерную вонь. За мостом брали начало узкие, мощеные булыжником улицы с трамвайными рельсами, потом начинался подъем - сначала плавный, а потом, у подхода к Rue d'Auseil, очень крутой.

Я нигде не видел улицы более узкой и крутой, чем Rue d'Auseil. Она взбегала в гору и считалась пешеходной, потому что в нескольких местах приходилось подниматься вверх по лестнице, а в конце она упиралась в высокую, увитую плющом стену. Улица была вымощена булыжником, но местами - каменными плитами, а кое-где проглядывала голая земля с едва пробивающейся буровато-зелёной растительностью. Дома - высокие, с островерхими крышами, невообразимо древние, шаткие, покосившиеся вперед, назад, вбок. В некоторых местах дома, стоящие друг напротив друга и накренившиеся вперед, почти соприкасались посреди улицы, образуя что-то вроде арки, сильно затеняя всё внизу. От дома к дому не другой стороне было переброшено несколько мостиков.

Но особенно впечатляли обитатели улицы. Сначала я заключил, что они молчаливые и замкнутые, а потом понял, что все они очень старые. Не знаю, почему я там поселился, наверное, был немного не в себе, когда туда переехал. Я жил во многих бедных кварталах, и меня всегда выселяли за неуплату ренты. И вот наконец я оказался на Rue d'Auseil, в полуразрушенном доме, где консьержем служил парализованный Бландо. Это был третий дом с вершины холма и, пожалуй, самый высокий.

Моя комната была единственной жилой на пятом этаже почти пустого дома. В первый же вечер я услышал странную музыку, доносившуюся из мансарды под островерхой крышей, и на следующий день поинтересовался у старого Бландо, кто играет. Он сказал, что играет на виоле старый немец, глухой чудак. Судя по записи, его зовут Эрих Занн. По вечерам он играет в оркестре в дешёвом театре. Бландо добавил, что Эрих Занн поселился в мансарде под самой крышей, потому что имеет обыкновение играть в поздние часы после возвращения из театра. Слуховое окошко в мансарде - единственное место, откуда открывается панорама за стеной, замыкающей Rue d'Auseil.

С тех пор я каждую ночь слышал игру Занна, и хоть он не давал мне спать, я был словно околдован его таинственной музыкой. Я не полагал себя знатоком и тонким ценителем музыки, и всё же меня не покидала уверенность, что я никогда раньше не слышал ни одной из мелодий, которые он играл, и потому заключил, что Занн - композитор, наделённый редким даром. И чем больше я его слушал, тем больше меня зачаровывала его музыка. Через неделю я решил свести с ним знакомство.

Однажды поздним вечером, когда Занн возвращался с работы, я перехватил его в коридоре и сказал, что хотел бы с ним познакомиться и побывать у него в мансарде, когда он будет играть. У Занна, маленького, худого, согбенного, в потертом костюме, было насмешливое лицо сатира, голубые глаза и почти лысая голова. Мое обращение, казалось, его сначала рассердило и испугало. Но в конце концов несомненное дружелюбие смягчило старика, и он нехотя сделал мне знак следовать за ним по темной шаткой чердачной лестнице. Его комната, одна из двух мансард, притулившихся под островерхой крышей, выходила на запад, к высокой стене в верхней части улицы. Просторная комната казалась на вид еще больше: она была очень пустой и запущенной. Узкая железная кровать, грязный умывальник, большой книжный шкаф, железная подставка для нот и три старомодный стула составляли всю мебелировку. На полу лежали в беспорядке кипы нотных листов. Дощатые стены комнаты, по-видимому, никогда не штукатурили. Пыль, лежавшая повсюду толстым слоем, и паутина усиливали общее впечатление запущенности и заброшенности. Вероятно, мир прекрасного Эриха Занна находился далеко отсюда, в космосе воображения.

Глухой старик предложил мне движением руки сесть и, закрыв дверь на деревянный засов, зажег вторую свечу. Потом он достал из побитого молью футляра виолу и уселся на самый устойчивый из своих шатких стульев. Он не осведомился, что бы я хотел услышать, и принялся играть по памяти. Я, как зачарованный, больше часа слушал незнакомые мелодии, очевидно, его собственного сочинения. Лишь опытный музыкант смог бы определить их суть. Они напоминали фуги с повторяющимися пленительными пассажами, но я сразу отметил, что в них отсутствовала таинственность, свойственная музыке, которую я слышал раньше в своей комнате.

Те памятные мелодии преследовали меня, и я часто напевал или насвистывал их, слегка перевирая. Когда скрипач положил наконец свой смычок, я спросил, не сыграет ли он одну из них. При этой просьбе на сморщенном лице старого сатира безмятежность, с которой он играл, сменилась странным выражением гнева и страха. Подобное выражение я видел на его лице в тот вечер, когда впервые остановил его в коридоре. Я принялся было уговаривать скрипача, считая его опасения причудами старческого возраста. Я даже попытался пробудить его диковинную фантазию, насвистывая мелодии, услышанные накануне. Но уговоры пришлось тотчас прекратить: когда глухой старик узнал свою мелодию, его лицо дико исказилось, и костлявая рука потянулась к моему рту с явным желанием немедленно прекратить неумелое грубое подражание. При этом он, к моему удивлению, бросил встревоженный взгляд в сторону единственного занавешенного окна, будто боялся появления незваного гостя. Мне его выходка показалась нелепой вдвойне: высокая мансарда, возвышавшаяся над крышами соседних домов, была практически недоступна. По словам Бландо, на этой взбегающей в гору улице лишь из окна мансарды Занна можно было заглянуть поверх стены.

Опасливый взгляд старика напомнил мне эти слова, и у меня возникло искушение увидеть широкую, захватывающую дух панораму - залитые лунным светом крыши, огни города у подножья горы - то, что из всех обитателей улицы мог увидеть похожий на краба музыкант. Я шагнул к окну и раздвинул бы неописуемо грязные шторы, если бы глухой старик не проявил еще большего гнева и испуга. На сей раз он нервозно кивнул головой в сторону двери, а потом, вцепившись в меня обеими руками, попытался силой подтолкнуть меня туда. Обозлившись на хозяина, я велел ему тотчас отпустить меня, добавив, что и сам уйду. Старик увидел негодование и вызов на моем лице и слегка разжал пальцы. Казалось, он немного поостыл. Потом он снова схватил меня за руки, но на сей раз вполне дружелюбно, и подтолкнул к стулу. Сам он грустно подошёл к заваленному бумагами столику и принялся что-то писать карандашом по-французски, напряженно, как и все иностранцы.

В записке, которую он наконец протянул мне, старик призывал меня проявить терпение и сдержанность: он стар, одинок и подвержен необычным страхам и нервным расстройствам, связанным с его музыкой и некоторыми другими обстоятельствами. Далее Занн писал, что получил удовольствие от интереса, проявленного мною к его музыке, и приглашал в гости снова, заклиная не обращать внимания на его эксцентричное поведение. Он не в состоянии играть другим свои фантазии и слушать их в чужом исполнении. К тому же он не переносит, когда чужие прикасаются к чему-либо в его комнате. До нашей встречи в коридоре он и не представлял, что мне слышна его игра, и теперь просил меня переселиться, с согласия Бландо, пониже, где мне не будет слышна его игра. Занн изъявил желание покрыть разницу в оплате.

Разбирая его скверный французский, я ощутил большее расположение к старику. Он был такой же жертвой физического и умственного расстройства, как и я сам. Занятия метафизикой сделали меня добрее к людям. Вдруг тишину, царившую в комнате, нарушил еле различимый звук - вероятно, ставни дрогнули под напором ночного ветра. Я, как и Эрих Занн, испуганно вздрогнул. Прочитав записку до конца, я пожал старику руку, и мы расстались друзьями.

На следующий день Бландо переселил меня в более дорогую комнату на третьем этаже. Она помещалась между апартаментами ростовщика и комнатой, которую занимал солидный обойщик. На четвёртом этаже подходящей комнаты не оказалось.

Вскоре обнаружилось, что Занн вовсе не стремится к общению со мной. В тот раз, когда он уговаривал меня отказаться от комнаты на пятом этаже, у меня, оказывается, сложилось ложное впечатление. Занн не приглашал меня в гости, а если я являлся незваным, он держался скованно и играл безо всякого вдохновения. Это всегда происходило по ночам: днем он спал и никому не открывал дверь. Признаюсь, я не испытывал к Занну растущей привязанности, хотя его мансарда и таинственная музыка сохраняли для меня странную притягательную силу. У меня возникло любопытное желание посмотреть из окна его мансарды поверх стены на невидимый город, лежащий на склоне горы, - освещенные луной крыши и шпили. Как-то раз я поднялся в мансарду в то время, когда Занн играл в театре, но дверь была заперта.

И всё же мне удалось подслушать ночную игру глухого старика. Сначала я на цыпочках пробирался в свою старую комнату на пятом этаже, потом осмелел и поднялся по скрипящей лесенке, ведущей в его мансарду. Здесь, в узком коридорчике за дверью, запертой на ключ, я слушал его фантазии и преисполнялся невысказанным ужасом перед неведомой тайной. Его музыка не терзала мой слух - нет, но она вызывала ощущение внеземного, а порой обретала полифоничность, несовместимую с одним-единственным исполнителем. Конечно, Занн был гений невиданной мощи. Шло время, и его игра становилась все более исступленной, а сам музыкант - изможденным, замкнутым и жалким. Занн больше не звал меня к себе, а, встретив на лестнице, отворачивался.

Однажды ночью, стоя, по обыкновению, за дверью, я услышал, как визг виолы перерос в ужасающую какофонию, кромешный ад, заставивший меня усомниться в собственном здравомыслии. Но демонское беснование доносилось из-за двери, и это, к сожалению, доказывало то, что ужас был реален. Такой страшный нечленораздельный звук мог вырваться лишь у глухонемого в момент беспредельного ужаса или безвыходного отчаяния. Я несколько раз постучал в дверь, но ответа не последовало. Потом я долго ждал в темном коридоре, дрожа от холода и страха, и наконец услышал, как бедный музыкант пытается подняться, цепляясь за стул. Полагая, что он пришел в себя после припадка, я снова постучал и на сей раз, желая успокоить его, громко назвал свое имя. По шагам Занна я понял, что он подошел к окну, закрыл ставни, окно, задвинул штору и лишь потом нетвердой походкой направился к двери. Он с трудом отодвинул засов и впустил меня, искренне обрадовавшись гостю. Его искаженное болью лицо смягчилось, и он вцепился в рукав моего пальто, как дитя цепляется за юбку матери. Жалкого старика все еще била дрожь. Он принудил меня сесть, и сам опустился на стул, возле которого валялись виола и смычок. Некоторое время Занн сидел неподвижно, странно кивая головой, будто напряженно и испуганно прислушивался к каким-то звукам. Наконец он, как мне показалось, успокоился, пересел на стул возле стола и, написав, что-то на бумаге, передал записку мне. Потом Занн вернулся к столу и принялся писать, быстро и неотрывно. В записке он заклинал меня, милосердия ради и ради удовлетворения моего собственного любопытства, дождаться, пока он подробно изложит по-немецки все чудеса и ужасы, приключившиеся с ним. Я ждал, а карандаш глухого музыканта так и летал по бумаге.

Прошел час, а кипа лихорадочно исписанных стариком листов на столе росла и росла. Вдруг Занн вздрогнул, словно предчувствуя какое-то страшное потрясение. Он вперился взглядом в занавешенное окно и, дрожа всем телом, вслушивался в тишину. Потом и мне почудились какие-то звуки - не устрашающий вой или рев, а ласкающие слух низкие, очень далекие мелодичные звуки, будто кто-то играл по соседству или внизу, за высокой стеной - в тех домах, что я никогда не видел. Эти звуки повергли Занна в ужас. Бросив карандаш, он встал, поднял виолу и наполнил ночную тишину самой неистовой музыкой, которую мне доводилось слышать в его исполнении., не считая тех случаев, когда он играл за закрытой дверью.

Я не нахожу слов чтобы описать игру Занна в ту страшную ночь. Она казалась мне еще более исступленной, чем все, что я слушал тайком, потому что по выражению лица музыканта я понял, что им движет нечеловеческий страх. Они играл очень громко, желая заглушить или даже отвратить что-то мне непонятное, повергающее его в благоговейный трепет. Игра Занна, фантастичная, безумная, истеричная, не утрачивала гениальности, свойственной, по моему глубокому убеждению, этому удивительному старику. Я узнал мелодию - это был неистовый венгерский танец, который так часто исполняют в театрах. У меня промелькнула мысль, что я впервые слышу, как Занн играет музыку другого композитора.

Все громче и громче, все отчаянней кричала и стонала безумная виола. Музыкант, изгибаясь, как обезьяна, обливался потом и не сводил затравленного взгляда с занавешенного окна. Я словно наяву видел, как его игра вызывала тени сатиров и вакханок, кружившихся в сумасшедшей пляске в бездне, среди клубящихся туч и сверкающих молний. А потом, как мне казалось, я услышал более пронзительный и сильный звук, извлеченный явно не смычком виолы, - нарочитый, дерзкий, насмешливый, доносившийся издалека, с запада.

В этот момент задребезжали ставни от свистящего ночного ветра, будто прилетевшего в ответ на безумный плач виолы. Стонущая виола Занна превзошла самое себя: я не подозревал, что она способна издавать такие звуки. Ставни задребезжали громче и распахнулись. После нескольких ударов стекло задрожало и разбилось. В комнату ворвался холодный ветер, зашелестел листами, на которых Занн описывал свои кошмары. Свечи затрещали, замигали. Я глянул на Занна и понял, что он не в себе. Голубые глаза, невидящие, остекленевшие, вытаращились от ужаса, безумная игра сделалась механической, неузнаваемой, неописуемой какофонией.

Внезапный, особенно сильный порыв ветра подхватил листы рукописи и погнал их к окну. Я в отчаянии кинулся за ними, но их уже унесло, прежде чем я схватился за прогнившую раму. И тогда я вспомнил про свое давнишнее желание посмотреть вниз из окна, единственного на Rue d'Auseil, из которого виден склон горы за стеной и раскинувшийся там город. Час был поздний, но в городе и ночью горели огни, и я надеялся, что увижу их, несмотря на дождь и туман. Я глянул вниз из окна самой высокой мансарды под завывание ветра и потрескивание мигающих свечей и не увидел внизу города, приветливых огней на знакомых улицах. Передо мной была кромешная тьма бескрайнего невообразимого пространства, тьма, исполненная движения и музыки, не имеющего ничего общего с земным. И пока я стоял, в ужасе глядя вниз, ветер задул обе свечи в старой мансарде, и я остался один в страшной непроницаемой тьме; впереди - хаос, позади - безумный дьявольский хохот виолы.

Я не мог зажечь свечи и, пошатываясь, брел в темноте, пока не наткнулся на стол, опрокинув рядом стоящий стул. Наконец я на ощупь пробрался туда, где тьма изрыгала терзающие слух звуки. Я должен был спасти себя и Занна, какие бы силы мне ни противостояли. На какой-то миг мне показалось, что мимо скользнуло что-то холодное, и я невольно вскрикнул, но крик заглушила ужасная виола. Вдруг меня ударил безумный смычок, пиливший скрипку, и я понял, что Занн рядом. Протянув руку, я нащупал спинку его стула и потряс Занна за плечо, пытаясь привести его в чувство.

Он не реагировал, а виола кричала и стонала, как прежде. Я тронул голову Занна, положив конец ее механическому покачиванию, и прокричал ему в ухо, что нам пора бежать от неизвестных спутников ночи. Занн безмолвствовал, не прекращая своей яростной какофонии, и под ее дикие звуки по всей мансарде носились в исступленной пляске вихри. Коснувшись уха Занна, я невольно вздрогнул и понял причину своего страха, когда дотронулся до его холодного, как лед, неподвижного лица с вперившимися в пустоту глазами. А потом я каким-то чудом нашел дверь, отодвинул деревянный засов и кинулся прочь от музыканта с остекленевшими глазами и дьявольского завывания проклятой виолы, с удвоенной яростью кричавшей мне вслед.

У меня до сих пор свежи в памяти воспоминания той ночи - как я перепрыгивал, перелетал бесконечные ступеньки и, выбравшись наконец из дома, мчался в безотчетном страхе по крутой старинной улочке с полуразвалившимися домами, сбегал по ее каменным ступенькам вниз, потом несся по мощеным мостовым нижних улиц к гнилой, зажатой складскими стенами реке, а оттуда, задыхаясь, - через мост к знакомым широким чистым улицам и бульварам. Стояла тихая лунная ночь, и весело мигали огоньки города.

Я так и не нашел Rue d'Auseil, несмотря на все старания и самые обстоятельные поиски. Но меня не очень сильно огорчила эта неудача, как и пропавшие в неведомой дали, исписанные бисерным почерком листы, хоть только в них и был ключ к разгадке таинственной музыки Эриха Занна.

---

Дамы и господа, ежели вдруг у кого имеется электронный англорусский и русско-английский словарь, не могли бы вы каким-либо образом скопировать его мне? А то возможности через интернет поисковики - не слишком радостная штука... кроме того, ограничены и очень лаконичны, что не всегда идёт им в плюс...

---

В английском языке словом "cyberpunk" можно назвать человека, что будет означать панка, напичканого кибернетикой. Однако в русском языке слово "Киберпанк" стало только названием мощного направления в современном искусстве и литературе. И тут появляется сложность: а как по-русски, минимально искажая смысл слова, назвать человека-сyberpunk?

---

...Робин-Робин, кто же ты такой?..

---

Чуть-чуть в духе Андерсона...про в наше в ремя.

Вот так сижу в четыре утра в захламлённой комуналке. Распахнутое облезлыми рамами в предутренний город окно. Возле клавы выщербленная кружка (уже которая за ночь?) с обворожительно-гадостным кофе. Засыпающие люди и просыпающийся город. На спальнике загадочно-приглашающе шелестит страницами распахнутый томик Лавкрафта, понуро клюёт носом одноногий кран возле скелета пустого дома. Одиноко ревущий по голубеющему асфальту мотоцикл. Тихо гудящий системник, мы ещё не совсем подружились, мы с ним играем в прятки - я вожу, он прячет. Тем интереснее искать в нём отражения людей... иногда он прячет целые жёсткие диски - и смотрит на меня, выжидающе-хитро: что буду делать? Я делаю вид, что поверила и даю ему задремать, чтобы через несколько минут напугать внезапностью - отдавай диски! Тот ошарашенно моргает на меня монитором, пытаясь понять, что стряслось.



Впрочем, сейчас он, умиротворённо посапывая, выдаёт мне многочисленные ссылки по поиску киберпанка в Сети. Ветер скребётся в дверь комнаты, ворошит задремавших страшилок на страницах "Зова Ктулху". Те, не просыпаясь, отмахиваются щупальцами. Уже которую ночь меня обволакивает сладковатый запах увядающей лилии, жаль, та, кому дарили, ни разу не вдыхала это чудо. Восторженная надпись "май лафф" на рваных обоях ехидно напоминает, что неплохо бы и мне... наверно... а в общем, зачем мне оно?



Уже почти светло. Хорошо...)

@темы: образы

---

Каюсь.

Голову под топор общественности.



Я не оканчиваю школу в этом году.





Но это не значит, что я не поступаю в училище культуры на вокальное отделение...)

---

Я очарована

Челябинск... с его улочками, его трамвайными музыкантами... его статуями на Кирова... его огнями, отражающимися в воде... его людьми.



И про "очарована" я не случайно - не знаю, верить или нет, но ощущение, что нас приворожили...

---

Пожелайте ни пуха!..

...я начинаю учиться... всерьёз.



поскольку прийдя в школу, обнаружила, что пропустила практически все зачёты и до конца мая обязана получить допуск к экзаменам по всем предметам. Ещё сдуру ляпнула, что буду сдавать литературу, историю и биологию. Не зная ничего из трёх. Если есть какие хорошие книжки или добрые советы - подсобите, пожалуйста!!!

---

Так исполняю несбываемые мечты...

Мне не жалко, у меня их много...



Утро. Приморский городок в дымке рыжей листвы. Ранние дворники в безлюдных парках метут уютные бесконечности асфальтовых дорожек. Впитывая железными колёсами вчерашнее тепло, по облачным улочкам с задорным звоном летит первый трамвай.

Наперегонки с трамваем бегут, взявшись за руку, два человека. Между холмами и подворотнями в утреннем городе разносятся их шаги. «Чок-чок… чок-чок…» - щёлкают босоножки девушки.

Щёлк… И начался дождь. Спокойный и уверенный, он гуляет по перепутанным мостовым ласкового города. Шёпотом волнует серое море. Из озорства разбудил рыжую кошку, что, свернувшись клубочком на подоконнике, прятала в лапы бархатный нос.

…и взять бы тебя за руку, прямо так, в домашних тапочках, да пойти гулять по звонким лужам пахнущих солью холмов. Посадить пластилинового капитана в жестяной флюгер-кораблик и пожелать ему попутного ветра. Постараться бесшумно пройти по старому деревянному мостику – и, разумеется, скрипнуть последней обломившейся доской. Пробежать вдоль трамвайных рельсов, не заметив, порвать карман, рассыпав по камушкам мостовой ворох лесных орехов…

Да уйти, как дождь кончится.

Щёлк… я включаю свет.

И в открытую форточку ворохом брызг мне подмигивает сероглазый город с рыже-каштановыми кудрями.

@темы: образы, сны, важное

---

Стырено у моей самой сверстницы (из знакомых)

Знаете, чем отличается друг от возлюбленного?

Тем, что если ты лежишь рядом с возлюбленным, ты лежишь с ним в обнимку и тянешь на себя одеяло.

А если ты лежишть рядом с другом, то оч хоцца сказать: "Гриха, ты если чо, укрывайся, я и так посплю")

---

Доброй ночи. Хороших снов...



...вот так...

@темы: образы

---

Если бы я могла это спеть - я бы спела.

А так - если несложно, пожалуйста, включите эту запись у Ольги Арефьевой...



Ночь. Kапает с крыш.

Eсли не спишь - позови меня.

Я здесь. Возле тебя

Незримо парю,

Октябрю дарю

Свою холодную тень

На мокром стекле,

Струюсь в водосточной трубе,

Горю

Неоновой искрою

В фонаре.

Это холодная ночь в октябре.

Это холодная ночь в октябре -

В той самой поре,

Когда кончен концерт,

Вылито прочь

Вино за окно,

Кровь за любовь,

Стихи за грехи -

Мне всё равно.

Ночь жёлтых огней -

Я уже в ней

Растворилась как соль,

Звучу

Тонкой струной,

Кричу за стеной -

Mи-бемоль и боль.

Я

Фея из мая,

Княгиня трамвая,

Босая Майя -

Опять, дрожа на морозе,

Танцую на снежно-нежных листках туберозы.

Где танцевала Кармен-Кармен, и змея в волосах желтела,

Где кастаньетный спор, единый аккорд кармина, жасмина и тела,

Где всевластие ночи рассвет уводил на нет,

Где мощёная площадь, ворота полёта извнутрь вовне.

Это холодная ночь в огне,

Это холодная ночь в огне -

По той самой цене, что за небо у птиц,

За мир без границ,

Кто-то падает вверх и взлетает вниз,

Поднимаясь ниц,

Кто-то стучится в тюрьму, не зная к кому,

А преступник ушёл во тьму,

Кто-то, плача, зовёт из темноты,

Но не меня и не ты.

Это холодная ночь пустоты,

Это холодная ночь пустоты -

Мокнут кусты, капает с крыш, падают звёзды,

Ты, если не спишь, позови меня из огня,

Если не поздно...

---

С ДР?

Вот так. Целых шестнадцать лет. Зашибись - в детстве считала, что у человека три совершеннолетия. В пять лет, окончание "осознанного младенчества". В 12 лет, превращение в подростка. И в шестнадцать... что дальше, я уже как-то не задумывалась... Что дальше? Там посмотрим.

---

Гулять - так гулять!

Поцаповшись с сестрой, уже почти неделю шляюсь по всяческим впискам. Получается потрясающий калейдоскоп! Может, даже как-нибудь поделюсь, когда всё это безобразие успешно завершится поездкой в Уфу на собственный день рождения...))

@музыка: Сплин - не то "я не хочу домой", не то "иди через лес"

---

Спасите! Он меня снова поймал и затягивает... Однажды мне удалось выбраться. Однажды я сбежала. Но... поймал. И я этому рада... ?

---

Очень-очень страшно - возвращаться к этому бредовому занятию, рассыпанию букв по паутине...

---

Разговор сквозь сон...

"... - А ты тоже хищница. Не добыча, не жертва.

Молча смотрю из-под нависших прядей волос. В общем-то, соглашаюсь - да, я хищник. Иногда.

- Быть может, мы из одной стаи? - может. Но маловероятно. Ты волк, я скорее кошка. А кошки, как всегда, сами по себе...

- И нападать я на тебя не буду...

- До тех пор, пока делить нечего? - спрашиваю я.

- Делить? - кажется, ему не приходила в голову такая мысль, и он переспрашивает с полуулыбкой - Делить?..

Через некоторое время:

- А знаешь, я бы даже и поделился..."

@темы: образы